Неточные совпадения
На другом углу Певческого переулка, тогда выходившего
на огромный, пересеченный оврагами, заросший пустырь, постоянный притон бродяг, прозванный «вольным
местом», как крепость, обнесенная забором, стоял большой дом со службами генерал-майора Николая Петровича Хитрова, владельца пустопорожнего «вольного
места» вплоть до нынешних Яузского и Покровского бульваров, тогда еще носивших одно название: «бульвар Белого города».
Но именинник все-таки был спокоен, потому что
майор «никак не мог донести»; ибо, несмотря
на всю свою глупость, всю жизнь любил сновать по всем
местам, где водятся крайние либералы; сам не сочувствовал, но послушать очень любил.
На следующей неделе Марфины получили еще письмо, уже из Москвы, от Аггея Никитича Зверева, которое очень порадовало Егора Егорыча. Не было никакого сомнения, что Аггей Никитич долго сочинял свое послание и весьма тщательно переписал его своим красивым почерком. Оно у него вышло несколько витиевато, и витиевато не в хорошем значении этого слова; орфография у
майора местами тоже хромала. Аггей Никитич писал...
Арестанты, которые стояли без фуражек, кажется, еще с того самого времени, как послали за
майором, теперь все выпрямились, подправились; каждый из них переступил с ноги
на ногу, а затем все так и замерли
на месте, ожидая первого слова, или, лучше сказать, первого крика высшего начальства.
Только я вам говорю, наш
майор при всяком случае
на теперешнем
месте останется.
Дом нашего плац-майора казался мне каким-то проклятым, отвратительным
местом, и я каждый раз с ненавистью глядел
на него, когда проходил мимо.
Он немедленно последовал; со второго слова
майор заорал во все горло, даже с каким-то визгом
на этот раз: очень уже он был разбешен. Из окон нам видно было, как он бегал по фрунту, бросался, допрашивал. Впрочем, вопросов его, равно как и арестантских ответов, нам за дальностью
места не было слышно. Только и расслышали мы, как он визгливо кричал...
— Не может быть! — воскликнул, повернувшись
на своем
месте,
майор.
Из Татищевой, 29 сентября, Пугачев пошел
на Чернореченскую. В сей крепости оставалось несколько старых солдат при капитане Нечаеве, заступившем
на место коменданта,
майора Крузе, который скрылся в Оренбург. Они сдались без супротивления. Пугачев повесил капитана по жалобе крепостной его девки.
Мне об это самое
место начальство праведное целую рощу перевело… Так полосовали, не вроде Орлова, которого добрая душа,
майор, как сына родного обласкал… А нас, бывало, выпорют, да в госпиталь
на носилках или просто
на нары бросят — лежи и молчи, пока подсохнет.
На возвратном пути никто не мешал Сувениру кривляться и болтать, так как Квицинский объявил, что ему надоели все эти «никому не нужные» безобразия, и прежде нас отправился домой пешком.
На его
место к нам в карету сел Житков; отставной
майор имел весьма недовольный вид и то и дело, как таракан, поводил усами.
Чтобы действительно увериться, что он не пьян,
майор ущипнул себя так больно, что сам вскрикнул. Эта боль совершенно уверила его, что он действует и живет наяву. Он потихоньку приблизился к зеркалу и сначала зажмурил глаза с тою мыслию, что авось-либо нос покажется
на своем
месте; но в ту же минуту отскочил назад, сказавши...
Иногда вовсе нет никакого правдоподобия: вдруг тот самый нос, который разъезжал в чине статского советника и наделал столько шуму в городе, очутился как ни в чем не бывало вновь
на своем
месте, то есть именно между двух щек
майора Ковалева.
Потом поехал он к другому коллежскому асессору, или
майору, большому насмешнику, которому он часто говорил в ответ
на разные занозистые заметки: «Ну, уж ты, я тебя знаю, ты шпилька!» Дорогою он подумал: «Если и
майор не треснет со смеху, увидевши меня, тогда уж верный знак, что всё, что ни есть, сидит
на своем
месте».
Частный принял довольно сухо Ковалева и сказал, что после обеда не то время, чтобы производить следствие, что сама натура назначила, чтобы, наевшись, немного отдохнуть (из этого коллежский асессор мог видеть, что частному приставу были небезызвестны изречения древних мудрецов), что у порядочного человека не оторвут носа и что много есть
на свете всяких
майоров, которые не имеют даже и исподнего в приличном состоянии и таскаются по всяким непристойным
местам.
Медик сказал, что это ничего, и, посоветовавши отодвинуться немного от стены, велел ему перегнуть голову сначала
на правую сторону и, пощупавши то
место, где прежде был нос, сказал: «Гм!» Потом велел ему перегнуть голову
на левую сторону и сказал: «Гм!» — и в заключение дал опять ему большим пальцем щелчка, так что
майор Ковалев дернул головою, как конь, которому смотрят в зубы.
Майор сказал, наконец, что он от нас только скрывает, а что собственно у него уже есть в кармане предписание выступить и что завтра здесь последний день нашей красы, а послезавтра
на заре и выступим в другие
места.
Дав отдохнуть полчаса,
майор Ф. повел нас далее. Чем ближе мы подходили к Попкиою, тем становилось труднее и труднее. Солнце пекло с какою-то яростью, будто торопилось допечь нас, пока мы еще не пришли
на место и не спрятались от жары в палатки. Некоторые не выдержали этой ярости: едва бредя с опущенною головою, я чуть не споткнулся об упавшего офицера. Он лежал красный, как кумач, и судорожна, тяжело дышал. Его положили в лазаретную фуру.
Наш маленький и худощавый
майор Ф. уже был
на месте и хладнокровно расхаживал по цепи.
— Подлец! — заревел ошеломленный
майор: — я говорил, что тебе быть от меня битым! — и он, одним прыжком достигнув Горданова, ударил его по щеке, так что тот зашатался. — Секундант трус! Ставьте
на место убийцу, выстрел убитого теперь мой!
Но он не скоро дождался ответа, и то, как слушатели отозвались
на его вопрос, не могло показаться ему удовлетворительным.
Майор Форов, первый из выслушавших эту повесть Гордановского обращения, встал с
места и, презрительно плюнув, отошел к окну. Бодростин повторил ему свой вопрос, но получил в ответ одно коротенькое: «наплевать». Потом, сожалительно закачав головой, поднялся и молча направился в сторону Евангел. Бодростин и его спросил, но священник лишь развел руками и сказал...
И с этим
майор подбежал к лежащему
на земле Подозерову и схватил его пистолет, но Горданова уже не было
на месте: он и Висленев бежали рядом по поляне.
Невдалеке он заарестовал бабу, ехавшую в город с возом молодой капусты и, дав этой, ничего не понимавшей и упиравшейся бабе несколько толчков, насильно привел ее лошадь к тому
месту, где лежал бесчувственный Подозеров. Здесь
майор, не обращая внимания
на кулаки и вопли женщины, сбросив половину кочней
на землю, а из остальных устроил нечто вроде постели и, подняв тяжело раненного или убитого
на свои руки, уложил его
на воз, дал бабе рубль, и Подозерова повезли.
К этому граф Орлов прибавил: «А случилось мне расспрашивать одного
майора, который послан был от меня в Черную Гору и проезжал Рагузы и дни два в оных останавливался, и он там видел князя Радзивила и сказывал, что она еще в Рагузах, где как Радзивилу, так и оной женщине великую честь отдавали и звали его, чтоб он шел
на поклон, но оный, услышав такое всклепанное имя, поопасся идти к злодейке, сказав притом, что эта женщина плутовка и обманщица, а сам старался из оных
мест уехать, чтобы не подвергнуть себя опасности».